Неточные совпадения
Другой актер был не важный: лысенький, с безгубым ртом, в пенсне на носу, загнутом, как у ястреба; уши у него были заячьи, большие и чуткие. В сереньком пиджачке, в
серых брючках на тонких ногах с острыми коленями, он непоседливо суетился, рассказывал анекдоты, водку пил сладострастно, закусывал только ржаным
хлебом и, ехидно кривя рот, дополнял оценки важного актера тоже тремя словами...
— Локтев временно выехал. В
сером доме — русские есть, — сообщил жандарм и, махнув рукой на мешки, покрытые снегом, спросил: — Это ваш печеный
хлеб?
Серые стога сена и золотые снопы
хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости.
Моментально на столе выстроились холодная смирновка во льду, английская горькая, шустовская рябиновка и портвейн Леве № 50 рядом с бутылкой пикона. Еще двое пронесли два окорока провесной, нарезанной прозрачно розовыми, бумажной толщины, ломтиками. Еще поднос, на нем тыква с огурцами, жареные мозги дымились на черном
хлебе и два серебряных жбана с
серой зернистой и блестяще-черной ачуевской паюсной икрой. Неслышно вырос Кузьма с блюдом семги, украшенной угольниками лимона.
Разница состоит в следующем: яйца травников не только вдвое меньше, но и цветом гораздо светлее и зеленее; пестрины на них не темно-коричневые, а зеленовато-темно-серые; молодых они не выводят в густые луга и
хлеба, а держатся с ними в болотах и потом в осоке и траве по берегам прудов.
Заслышав манящий клик залегшего в
хлебах вабильщика, он мигом срывается с места и мчится на роковое свидание, толкаясь
серою головкою о розовые корешки растущих
хлебов.
Мельник принес зажженную лучину и воткнул ее в стену. Потом принес щей,
хлеба и кружку браги. В чертах его была странная смесь добродушия и плутовства; волосы и борода были совсем седые, а глаза ярко-серого цвета; морщины во всех направлениях рассекали лицо его.
На тротуаре в тени большого дома сидят, готовясь обедать, четверо мостовщиков —
серые, сухие и крепкие камни. Седой старик, покрытый пылью, точно пеплом осыпан, прищурив хищный, зоркий глаз, режет ножом длинный
хлеб, следя, чтобы каждый кусок был не меньше другого. На голове у него красный вязаный колпак с кистью, она падает ему на лицо, старик встряхивает большой, апостольской головою, и его длинный нос попугая сопит, раздуваются ноздри.
В большинстве это были нервные, раздраженные, оскорбленные люди; это были люди с подавленным воображением, невежественные, с бедным, тусклым кругозором, всё с одними и теми же мыслями о
серой земле, о
серых днях, о черном
хлебе, люди, которые хитрили, но, как птицы, прятали за дерево только одну голову, — которые не умели считать.
Поодаль от них сидел задумавшись, подле окна, молодой человек, закутанный в
серую шинель; перед ним стояла недопитая рюмка ликера и лежал ломоть черствого
хлеба.
После каждой рюмки Никита, отщипнув сухими и очень белыми пальцами мякиш
хлеба, макал его в мёд и не торопясь жевал; тряслась его
серая, точно выщипанная бородёнка. Незаметно было, чтоб вино охмеляло монаха, но мутноватые глаза его посветлели, оставаясь всё так же сосредоточены на кончике носа. Пётр пил осторожно, не желая показаться брату пьяным, пил и думал...
Одета была Фатевна в ситцевый темный сарафан с глазками и ситцевую розовую рубашку, на голове был надет коричневый платок с зелеными разводами; лицо Фатевны, морщинистое и желтое, сильно попорченное оспой, с ястребиным носом и
серыми ястребиными глазами, принадлежало к тому типу, который можно встретить в каждом городе, где-нибудь в «обжорных рядах», где разбитные мещанки торгуют
хлебом и квасом с таким азартом, точно они делят наследство или продают золото.
Уж скачка кончена давно;
Стрельба затихнула: — темно.
Вокруг огня, певцу внимая,
Столпилась юность удалая,
И старики седые в ряд
С немым вниманием стоят.
На
сером камне, безоружен,
Сидит неведомый пришлец.
Наряд войны ему не нужен;
Он горд и беден: — он певец!
Дитя степей, любимец неба,
Без злата он, но не без
хлеба.
Вот начинает: три струны
Уж забренчали под рукою,
И, живо, с дикой простотою
Запел он песню старины.
Коновалов растянулся на полу пекарни и скоро заснул. Я лежал на мешках с мукой и сверху вниз смотрел на его могучую бородатую фигуру, богатырски раскинувшуюся на рогоже, брошенной около ларя. Пахло горячим
хлебом, кислым тестом, углекислотой… Светало, в стекла окон, покрытые пленкой мучной пыли, смотрело
серое небо. Грохотала телега, пастух играл, собирая стадо.
По случаю гостей поставили самовар. От чая пахло рыбой, сахар был огрызанный и
серый, по
хлебу и посуде сновали тараканы; было противно пить, и разговор был противный — все о нужде да о болезнях. Но не успели выпить и по чашке, как со двора донесся громкий, протяжный пьяный крик...
На сундуке лежит цельный
хлеб, накроенный толстыми ломтями во всю длину, пяток луковиц, кусок свиного сала и крупная
серая соль в чистой тряпке.
Жуют
хлеб, глотают чай, чмокают губами, и
серые стриженые головы их печально покачиваются.
— Есть и рубаха, высохла, я её на печи посушила, — говорит дочь, бросая ему
серый комок тряпья, и озабоченно ставит на стол маленький жестяной самовар, кружки, кладёт
хлеб, быстрая и бесшумная. Я снимаю сапоги, полные грязи и воды, смотрю на мужика — крепкий, лицо круглое, густо обросло рыжеватыми волосами, глаза голубые, серьёзные и добрые, а голову всё время держит набок.
Явился он здесь в прошлом году в страдное время —
хлеб бабы жали и видят: по дороге из города идёт большой
серый конь, а на нём сидит, опустя голову, воин, за спиной ружье, на боку плеть и сабля.
— Не побрезгуйте, Данило Тихоныч, деревенской хлебом-солью… Чем богаты, тем и рады… Просим не прогневаться, не взыскать на убогом нашем угощенье… Чем Бог послал! Ведь мы мужики
серые, необтесанные, городским порядкам не обвыкли… Наше дело лесное, живем с волками да медведями… Да потчуй, жена, чего молчишь, дорогих гостей не потчуешь?
С террасы была видна часть дороги, шедшей по пригорку. На ней вскоре показался знакомый экипаж князя Сергея Сергеевича, запряженный четверкой лихих
серых лошадей, замечательно подобранных по масти. Это были любимые лошади княжны Людмилы. Она ими всеми любовалась и даже своеручно кормила
хлебом.
Даша, не успевшая выпить чаю на вокзале, не без аппетита уничтожила и холодный невкусный кофе, и
серый получерствый
хлеб. Потом принялась разбирать свои несложные пожитки. В отдаленном углу комнаты стоял небольшой с полувыдвинутыми ящиками комод, очевидно, предназначенный для вещей гувернантки, в него-то и стала заботливо укладывать свои вещи молодая девушка.
— С мишуками косолапыми да с
серыми волками, государь великий, — их в лесах нашей вотчины видимо-невидимо, — а братца моего
хлебом не корми, а дай за ними вдосталь погоняться…